Читать книгу "В Мраморном дворце - Великий Князь Гавриил Романов"

По окончании службы, когда дяденька выходил из собора, я подошел к нему поздороваться. Мы подали друг другу руку и разошлись: так дяденька был недоволен мною за мою женитьбу. Это было первым нашим свиданием после моей свадьбы.

Глава XXXIX. 1918

Под властью большевиков – Предписание о высылке – На приеме у Урицкого на Гороховой – Братья отправлены в ссылку в Вятку, мы пока остаемся в Петрограде – Обыски и попытки ареста два раза в сутки

Дальнейшие события я привожу по воспоминаниям моей жены, княгини Антонины Рафаиловны[2], священную для меня память которой я благоговейно чту и буду чтить до самой смерти:

“Не могу передать того гнетущего, кошмарного состояния, которое нами овладело после переворота, устроенного большевиками. Ленин стал во главе России. Мы были под властью большевиков. Скажу по правде, что в первые дни наша жизнь совсем не изменилась: все шло так же скверно, как и прежде: еды было мало, безумная дороговизна и полное отсутствие денег.

Но вот весть о действиях большевиков: арестован в Гатчине великий князь Михаил Александрович и увезен в Смольный институт. За что арестован великий князь и его секретарь Джонсон, было неизвестно. Их продержали несколько дней в Смольном и под конвоем солдат выслали в Пермь, причем говорили, что на Николаевском вокзале великого князя и Джонсона втолкнули в вагон 3-го класса и заставили ехать стоя.

Некоторое время прошло спокойно, но скоро в газетах появился декрет: всем Романовым явиться в комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (Чека). Мой муж отправился туда. Со всех Романовых была взята подписка о невыезде и их отпустили по домам. Нас всех это страшно встревожило, и мы терялись в догадках. Но скоро все разъяснилось: появился новый декрет – в течение трех дней все Романовы должны были явиться в комиссию для получения инструкций по поводу высылки их из Петрограда. Порядок высылки был установлен следующий: великие князья Николай Михайлович, Дмитрий Константинович и Павел Александрович должны были выехать в Вологду, Иоанн, Гавриил, Константин и Игорь Константиновичи, Сергей Михайлович и князь Палей – в Вятку или Пермь. Из Москвы великая княгиня Елизавета Федоровна и из Финляндии великий князь Георгий Михайлович, арестованный там же, должны были присоединиться к высылаемым.

Я не могу передать моего ужасного состояния. Это было 11 марта (1918 г.). Телефон звонил не переставая. Все предлагали свои услуги, – кто в Петрограде, кто в Сибири. Днем приехали три брата мужа (у мужа была легкая инфлуэнца). Стали совещаться, как быть, когда идти на регистрацию. Между прочим, князь Константин Константинович сообщил мне, что сегодня он видел Н.К.К., который сказал, что хорошо знает одного члена комиссии, большевика Б.[3], и что, если нужно будет, то Н.К.К. в комиссии может похлопотать. (Н.К.К. был преподавателем русской литературы у моего мужа и его братьев.) Как я впоследствии узнала, Н.К.К. много помог в свое время благодаря своим связям с Константиновичами большевику Б. в его скитаниях и сидении по тюрьмам до революции.

Константин Константинович дал нам телефон Н.К.К., и мы стали его повсюду искать. Звоня по всем данным нам номерам, мы его нигде не находили, но, наконец, какой-то симпатичный женский голос ответил, что его найдут и он сам придет к нам. Так и было. Вечером того же дня пришел Н.К.К., и мы стали его просить нам помочь. После долгих разговоров и размышлений Н.К.К. решил меня познакомить с сестрой большевика Б. и на утро, перед поездкой на Гороховую, я должна была с нею встретиться на улице. Затем мы пришли к заключению, что будет лучше, если на Гороховую вместо мужа поеду я, а Н.К.К. меня там встретит и во всем, что можно, поможет.

Подъезжая к Гороховой на следующее утро, вижу на углу улицы жену князя Иоанна Константиновича, взволнованно, быстро ходившую по панели. Вхожу в подъезд и первое, что бросается в глаза: пулемет в окне и страшная грязь. Спрашиваю, где выдают пропуски для приема у Урицкого? Мне показывают дверь налево. Вхожу в маленькую комнату, битком набитую разношерстной публикой. Крик, гам, какой-то длинноволосый господин ругает порядки. Вкрадчивым голосом я прошу пропустить меня к Урицкому. Грубо спрашивают мою фамилию и по какому делу. Понизив голос так, чтобы не слышали окружающие, как преступница, я отвечаю:

– По делу Романовых.

Мне немедленно выдают пропуск, и я по грязной лестнице мимо вооруженных солдат поднимаюсь на третий этаж. Там выхожу на широкую мраморную белую площадку с такой же лестницей (бывший парадный подъезд градоначальника). Минуя лестницу, иду прямо и вхожу в большую комнату, столовую, всю обтянутую коричневыми обоями, с панелью из темного дуба, и буфетами; посредине – громадный стол, покрытый грязной скатертью. На окнах темные от грязи, изорванные тюлевые занавески, по стенам продырявленные стулья. В этой столовой я нахожу много своих: трех братьев мужа, князя Палей, полковника барона Менда, князя Шаховского и генерала Хоцановского, раньше состоявшего при муже и прибывшего сюда, чтобы быть с нами. Вдали я вижу Н.К.К., который сейчас же подошел ко мне.

Через несколько секунд сюда же вошел мужчина, с которым Н.К.К. меня познакомил. Это был большевик Б. Удивительно симпатичное, болезненное лицо с прекрасными глазами. Он был высокого роста и страшно худой. Одет в русскую рубашку черного цвета и мягкие, широкие большие сапоги. Ни он, ни я ничего не сказали друг другу. Он немедленно вышел в одну из многих дверей и вернулся через несколько секунд, сказав, что Урицкий меня вызывает.

Сильно волнуясь, я пошла за ним. Урицкий встретил меня на пороге. Это был прилично одетый мужчина в крахмальном белье, небольшого роста, с противным лицом и гнусавым сдавленным голосом. Б. сейчас же вышел из комнаты. Урицкий подвинул мне мягкое кресло и стал возле меня.

– Чем могу служить вам, сударыня? – задал он мне вопрос.

Я вспомнила совет сестры Б. и, собрав все свое спокойствие, сказала:

– Мой муж, Гавриил Константинович, в данное время лежит больной инфлуэнцей. Он страдает туберкулезом, и я пришла заявить, что мой муж ни в коем случае никуда не может ехать, так как всякое передвижение грозит для него открытием туберкулезного процесса, что подтверждают доктора и принесенные мною свидетельства.

Он слушал молча, стоя передо мной, и пытливо смотрел мне в глаза.

– Сколько лет вашему мужу?

– Тридцать, – ответила я.

– В таком случае его туберкулез не опасен, – услышала я скрипучий голос Урицкого, – во всяком случае, я пришлю своих врачей и буду базироваться на их диагнозе. Больного я не вышлю, в этом вы можете быть спокойны, – сказал он, взял докторские свидетельства и записал наш адрес.